Судьба солдата. Я убит подо Ржевом...

Великая Отечественная. Факты, размышления...

Ржевская битва 1942-1943 гг. — самая кровопролитная битва за всю историю человечества. И самая замалчиваемая историками. На Ржевском плацдарме стояли 2/3 дивизий армии «Центр» для наступления на Москву. Потери советских войск в боях под Ржевом составили более 2 миллионов человек, вдвое превысив потери в Сталинградской битве. В лесах подо Ржевом погибла 29-я армия. Сам город был превращен в лунный пейзаж.

От 40.000 населения города осталось всего 248 человек. После ожесточенной 15-месячной битвы Ржев так и не был взят — немцы сами отошли на заранее подготовленные позиции.

Ржев, соседние города и деревни были почти полностью разрушены. В результате боевых действий  Ржев был разрушен до основания, в основном, артиллерией и авиацией Красной армии при попытках освобождения. 10 октября 2007 года Указом Президента РФ В. Путина Ржеву присвоено почетное звание "Город воинской славы". 

Город воинской славы,

город тяжких побед.

Низко стелются травы

горькой памяти вслед.

Владимир Петрович Бросалов.  Именно его фронтовая судьба подтолкнула Александра Трифоновича Твардовского написать стихотворение «Я убит подо Ржевом», вошедшее в золотой фонд Советской литературы.

— В Великую Отечественную войну, — рассказывал Владимир Петрович, — я попал, получив тяжелое пулевое ранение в голову, в госпиталь имени Н. Н. Бурденко. Однажды на встречу с ранеными пришел Александр Твардовский. Так совпало, что в этот же день ко мне приехала мать. Она показала Александру Трифоновичу похоронку, в которой говорилось, что я убит в боях за город Ржев. Этот документ сохранился. «Ваш сын, - говорится в нем, - красноармеец Бросалов Владимир Петрович в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 25 сентября 1942 года. Похоронен на восточной окраине деревни  Берщево Зубцовского района Калининской области». Внизу на пожелтевшем от времени листке поблекшие подписи командира и военкома и выцветшая гербовая печать. Прочитав ее, поэт сказал: о боях за Ржев он обязательно напишет стихи. Обещание Твардовский сдержал. Стихотворение «Я убит подо Ржевом» вскоре прозвучало на всю страну. Поэты, как известно, пишут, «места и главы жизни целой отчеркивая на полях» — того требуют жесткие законы поэтического мастерства. Александр Трифонович Твардовский в стихотворении «Я убит подо Ржевом» воспевает судьбы многих советских воинов. Это собирательный образ судьбы русского солдата. А судьба Бросалова для него - конкретный пример, который дал толчок к творческому порыву. И все же хочется узнать, что же осталось за кадром этого стихотворения? В 1942 году подо Ржевом за важнейший железнодорожный узел, открывавший путь к Москве, шли ожесточенные бои. Не один раз советские бойцы под мощным обстрелом поднимались в атаку. Им дали задание: «Взять высоту во что бы то ни стало!» Приказ был выполнен ценой неимоверных усилий — от полка осталось всего лишь полтора десятка бойцов.
Им-то и пришлось держаться до последней капли крови. Среди них был и Владимир Петрович Бросалов.

Враг озлобленно рванулся к потерянной высоте: в ураганном огне захлебывались фашистские пулеметы, одна за другой двигались танковые атаки. Горстка наших бойцов стояла насмерть — не могли их выбить с клочка родной земли ни артобстрелы, ни шквал пулеметных очередей, ни танковые атаки.
Обессилевшие фашисты затихли только ночью. Повеяло гарью подбитых танков, сыростью земли, развороченной взрывами.
Чуть свет взвыли «юнкерсы» - черные кресты с ревом пикировали, сбрасывая бомбы. Оглушительные взрывы осыпали землей вжавшихся в окопы бойцов.
Перед очередным заходом пикировщиков Бросалов вдруг приметил укрепление отступивших фашистов — бревенчатый накат с толстым слоем земли. Мелькнула мысль: «Там можно закрепиться!» Метнулся к перекрытию, но в этот миг внезапный взрыв оборвал сознание.
Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки, —
Точно в пропасть с обрыва —
И ни дна, ни покрышки...
Он не знал, что подошло подкрепление, что враг был отброшен и что на него уже отправлена похоронка. Заваленный грудой глины, погребенный заживо, он не знал, что его голос из-под земли прозвучит вскоре на всю Россию:
Я — где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я — где с облачком пыли
Ходит рожь на холме.
Где травинку к травинке
Речка травы грядет...
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю:
Наш ли Ржев наконец?
Бросалова нашли на вторые сутки. Среди черных воронок подбирали убитых. Кто-то увидел торчащий из земли у подножия холма носок сапога.
— Да он шевелится, — закричал солдат, — ей-Богу, шевелится!
Он торопливо снял с пояса саперную лопатку и начал быстро копать. Его примеру последовали другие.
Случилось так, что Бросалов, оглушенный взрывом, пролежал под землей без сознания больше полутора суток. А когда очнулся, начал двигаться, пытаясь высвободиться из своего необычного плена. Но бревна и земля крепко держали его в своих объятиях. Зато торчащий из земли сапог послужил сигналом для спасения...
Воскресший из мертвых, Бросалов наотрез отказался от госпиталя, только отлежался в своем взводе несколько дней до очередного наступления.
И хотя еще неделями звенело в ушах, а временами казалось, что и вовсе начал глохнуть, он выстоял... И, кто знает, может, так бы все и обошлось, не случись с ним новой беды.
После контузии В. П. Бросалов попал в очередную фронтовую передрягу — его полк в ожесточенной атаке выбил фрицев из первой линии обороны. В ответ они открыли ураганный огонь из минометов. Пришлось залечь. Бросалова оглушило взрывной волной. Он очнулся и с автоматом в руках, крикнув: «За Родину!» — рванулся вперед. Но споткнулся о пулю. Горячая кровь хлынула на лицо, застлала глаза, потекла за ворот гимнастерки.
Собрался с силами, приподнялся, оглянулся назад — товарищи отходят к лесу. Стиснул зубы: «Только бы не достаться врагу!» Судорожно цепляясь за клочья травы, пополз к своим. Бойцы подобрали его в бессознательном состоянии — слишком много крови потерял.
Очнулся на койке госпиталя. Внутри все спеклось от жажды. «Пить!» Но это короткое слово казалось стопудовым — язык не повиновался. «Неужели не смогу говорить!» — подумал он.
А в это время похоронка, посланная еще с той злосчастной высотки, где его месяц назад до этого ранения заживо погребло взрывом, искала адресата. И так случилось, что мать и сын, не зная о том, оказались в одном городе. Сын — на больничной койке института имени Н. Н. Бурденко, куда его направили из полевого госпиталя, а мать с душераздирающей похоронкой - в одной из московских квартир.
Врачи разыскали ее. Радостная весть о сыне все перевернула в ее сознании. С похоронкой в руках она пришла в госпиталь и здесь,после свидания с тяжело раненным сыном, в слезах горя и радости встретилась случайно с Александром Трифоновичем Твардовским.
Бросалов, парализованный после ранения, долгие месяцы лежал в госпиталях. Домой вернулся инвалидом первой группы, потерявшим дар речи, — она была похожей на мычание, в котором с трудом улавливались отдельные членораздельные звуки и короткие слова. Пришлось поступить в институт речи и начать учиться говорить с азов.
Невероятных усилий требовали необычные уроки. По сто раз приходилось пытаться, коверкая звуки, произносить простую детскую фразу. Усердные занятия порой вызывали приступы заглушенной медиками болезни. Ровно пять лет потребовалось для полного восстановления речи.»
Врачи посоветовали ему найти такую работу, чтобы больше быть на воздухе. Бросалов поступил в техникум садоводства, который успешно закончил в 1953 году. Через несколько лет упорного труда он добился успеха в своем новом полюбившемся деле. Многое сделал для озеленения территории предприятий в Московской области. До сих пор шумят деревья, посаженные его руками в Боткинском проезде, буйно цветут сирени. Не раз Владимир Петрович награждался медалями ВДНХ за лучшие образцы цветов.

Воля к жизни, безграничное мужество помогли солдату победить все невзгоды. Он стал не только отцом семейства, но и дедом. До конца жизни его беспокоила судьба Родины, в боях за которую он однажды был «убит подо Ржевом».

Александр Твардовский

Я убит подо Ржевом,

В безыменном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки,—
Точно в пропасть с обрыва —
И ни дна ни покрышки.
И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.
Я — где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я — где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я — где крик петушиный
На заре по росе;
Я — где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;
Где травинку к травинке
Речка травы прядет, —
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.

Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю,
Наш ли Ржев наконец?
Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?..
Этот месяц был страшен,
Было все на кону.
Неужели до осени
Был за ним уже Дон
И хотя бы колесами
К Волге вырвался он?
Нет, неправда. Задачи
Той не выиграл враг!
Нет же, нет! А иначе
Даже мертвому — как?
И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она — спасена.
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас,
На земле на поверке
Выкликают не нас.
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам — все это, живые.
Нам — отрада одна:
Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, —
Вы должны его знать.
Вы должны были, братья,
Устоять, как стена,
Ибо мертвых проклятье —
Эта кара страшна.
Это грозное право
Нам навеки дано, —
И за нами оно —
Это горькое право.
Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.
Всем, что, может, давно
Вам привычно и ясно,
Но да будет оно
С нашей верой согласно.

Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли,
И в тылу у Москвы
За нее умирали.
И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.
Нам достаточно знать,
Что была, несомненно,
Та последняя пядь
На дороге военной.
Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить.
Та черта глубины,
За которой вставало
Из-за вашей спины
Пламя кузниц Урала.
И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы,
И Смоленск уже взят?
И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже!
Может быть… Да исполнится
Слово клятвы святой! —
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг, —
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на воине
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне.
В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.
Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.

Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос ваш мыслимый.
Братья, в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, —
Были мы наравне.
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,
Чтоб за дело святое,
За Советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.
Я убит подо Ржевом,
Тот еще под Москвой.
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?
В городах миллионных,
В селах, дома в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?
Ах, своя ли. чужая,
Вся в цветах иль в снегу…
Я вам жизнь завещаю, —
Что я больше могу?
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
Горевать — горделиво,
Не клонясь головой,
Ликовать — не хвастливо
В час победы самой.
И беречь ее свято,
Братья, счастье свое —
В память воина-брата,
Что погиб за нее.